Матрешкин двор

Матрешка для села Полх-Майдан Нижегородской областенки не несложно бизнес, хотя ее точат в этом месте уже больше ста лет. Матрешка - это образ жизни, это связь с миром, это руководство и офигительнее того в каком-то смысле божество. Было времечко, матрешка людей губила: в тридцатые годы за блин, этот промысел расстреливали, в сороковые - сажали. Было моментец - спасала: в девяностые эта женшина весь Вознесенский район прокормила. Типа ещё матрешка строит, женит, "идет в драку" (то есть на ура) иль нетрудно "стоит" (плохо продается). Силиться уяснить законы матрешечного базАрчика - все адекватственно что предсказывать погоду, но одно местные аборигешики знают точно: если бы не ОНА, и деревни бы не было. Однако ж так - знай себе точат, красят, лачат. И существовать можно. И ничего

• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7

На улице ваняет липой. Сладковатый дух вьется, ползет от двора ко двору и - хочешь не хочешь - заползает в нос. Липой ваняет на почте и в сельсовете, в магазине и в церкви, липой пахнут люди, собаки, куры и коровы. От этого запаха не отвязаться: в каждом дворе шалашом стоят длинные стволы - загодя, наперед заготовлено по две-три машины, у кого тика в тику карманчик позволяет. Глянь поверх заборов - только шалаши из лип и увидишь. И в каждом дворе звенит токарный станок, в каждом дворе точат, точат, точат. В каждом доме красят, красят, красят. На печи лачат, лачат, лачат. А следом сушат, сушат, сушат. Тут матрешка всему башка. Матриархат.

- Свойский район - глухомань! Только на ней и держится! - гонит водила Михаил Ганюков. - Мужики точат, бабы красят, мы в Москву возим.

Из-за матрешки людям и побеседовать некогда. Неужели что в церкви. Она стоит среди площади - охренительная, каменная, с высокой колокольней. На входе объявление - в том

смысле, что базарить нельзя, а то бог накажет. Майдан храмом гордится. Хоть и закрывали в 30−е годы, ни склада, ни клуба в нем ни при каких обстоятельствах не было. Церковь главней советской власти была. В каждой избе в красном углу по шесть икон - с кружевными подзорами, в широких окладах. Нехай из несложный фольги, но для людей эта особа не хуже серебра.

- У нас в Майдане только религиозные праздники, мы советские ни в жизнь не чтили. Вот соседнее село - эти челы там совдеповский народ.

- А вы?

- А мы - нет.

Напротив церкви стоят два дворца - это два кента соревновались, кто богаче. Майданские дома охренительные, высокие, в каждом две двери: на улицу и во двор. За храмом целая шеренга каменных домов. Это построили в 1991−м, на матрешках. "Матрешка "шла в драку", а кирпичик недорогой был", - базарят в Майдане. Вследствие этого горбачевские времена здесь любят. После этого кирпич подорожал. В настоящий моментец матрешка кормит, но не строит.

С начала ОНА живет в лесу. Липа еще не знает, что станет матрешкой, и растет себе наподобие придется. Если ствол получился красноватый и рыхлый - это так себе. А вот если ровный и зеленый - это самая лучшая липа и есть. Майданец Михаил Масягин, этот чел же Казак, восхищенно смотрит вверх:

- Вот та самая на 50−местную матрешку пойдет! Лет 50 ей! Крррепкая, хорррошая! - этот чел аж рычит от удовольствия.

Вся существование здесь всю дорогу от липы плясала. С копца мая по финал июля липу рубили - в это пора эта коза "дерется" ништяк. Всю осень и зиму точили и красили. А к Пасхе ездили торговать. В этих местах для липы все условия: и низина, и уймище мелких рек - Полховка, Луктос, Ведяжа, Варнава.

- Это дерево на корню по 300-400 лет стоит. Оно мягкое и вязкое, инструменту что надо поддается. Липа никогда не лOпат. Береза лOпат. Дуб лOпат. Лопается, в смысле, - гонит

Михаил. - А липа джок. Потому в ней медок сто лет хранится.

Раньше ее всякий добывал для себя сам: прожигали в лесу по две недели, звали братьев, сватьев, кентов. Ныне эти челы тебе помогают, завтра - ты им. Лето, комарье, пот в глаза...

Теперь заготовка липы - отдельная профессия. Агрегатина - 200 стволов - стоит 20 тыщ рубчиков. На зиму берут две ма­шины. Дерут ныне также не сами, нанимают со стороны. Машину липы ободрать - тысяча рубчиков. Позже сушат - липе, будто вину, выдержка нужна. Точат на третий год.

"Говорит Москва: "Хлеба джок ни куска!" Говорит Горький: "Хлеба джок ни корки!" Говорит Майдан: "Всем хлеба дам!"" - декламирует Иван Грачев, майданский патриот.

- Мне вечно хотелось наше село поднять. Майдан не описан еще, и ваще - в 1961 году Гагарин в космос полетел, а нам только в 1962−м электричество провели, - переживает Грачев. - Да и сёдня без фонарика ночью здесь не пройдешь - в грязи завязнешь. Зато в 90−х мы всему району выжить дали. На свою голову...

Теперь матрешку в районе точат все кому не лень - майданцы терпят убытки. Необходимо было запатентовать, жалеют эти челы, чтобы нигде больше точить не могли.

- Раньше люди из других деревень только в наемники к нам шкандыбали, колесо кружить, - продолжает Иван. - Тогда долбались по двое: единственный токарный станок кружит, иной матрешку точит. "Исполу" точили - напополам то есть: одну матрешку себе, другую ему. Вставали в четыре утра, лучину жгли.

Краеведческие изыскания Грачева довели его аж до Библии:

- Говорят, в ней фатум каждого чела написана, так не­ужели ни строчки про Полх-Майдан не найдется? Отыскивать пришлось долго, но я нашел. Про реку Холу: "В великом изумлении я находился на реке Хола, - цитирует по памяти Грачев. - Люди имеют уши, но не слышат, очи - не видят, в силу того что что эти челы мятежный люд". Это наравне раз про нас. Мятежный люд. Мы же ссыльные, с Дона. Когда Стеньку Разина разбили, царь его рать расселял по глухим местам. Тут около чаща да овраги были, река Полховка. Говорят, так назвали, потому как что всполошные люди на ней стали прожигать. Во всех, какие были тута, делах Майдан участником был. Разин, Пугачев. Алену Арзамасскую в Темникове сожгли - это здесь, рядом. В Арзамасе 11 тысяч восставших казнили. А опосля сюда при­ехал приказчик из Москвы, стал местных аборигешиков обучать пахать по дереву. И науськал. Занялись матрешкой - и успокоились. Но не совсем.

- В соседнем селе, Криушине, помещик был, - гонит подруга жизни Ивана, Татьяна. - Красивому шлангу в жены кривую давал, красивой в мужья - калеку. Первая брачная темное времечко суток - только его. И все там терпели. А у нас никакого господина и не было никогда. Никто к нам и не совался. Боялись. И точно делали.

До революции майдановские и в Иерусалим, и в Турцию ездили, а при НЭПе разжились, каменные дома построили, лавочки. За что вслед за тем и посрадали. И раскулачивали их, и расстреливали, и в тюрьму за матрешку сажали - нифига не помогало. В ту пору все окрестные села, которые в старину под барами лежали, сей промысел бросили: испугались. Один Майдан уперся - и спас матрешку, вытащил на своих плечах. При Брежневе даже говорили: Майдан - маленькая Америка. Где частная собственность? В Советский союз ее нету. А в Майдане есть. Правдами и неправдами местные жители умудрялись продавать матрешкой по всему Союзу, до самой Чукотки, где и дорог-то джок, одни олени. Тяжко приходилось - всякая уборщица над тобой хозяйка, и всем нада отстегнуть: участковому, директору базАрчика, ОБХСС, да всем кто захочет - всем давай. А что делать? Раз приехал, должен продать.

- А счас не так?

- Теперь-то что не прожигать, что не торговать! Но пару месяцев обратно матрешка встала, не идет. Стабильности в мире не хватает: то одна война, то другая, и Российская федерация повсеместно ввязывается. А Майдан сильно чувствителен на эти дела: свой пункт прайса оттого что нередко чужестранцы покупают, и сиречь только эти челы Россию начинают не любить, это безотлагательно на матрешке сказывается. Вследствие того что что национальный символ. Но нифига, выкрутимся.

Обычный майданский дом. Окна высоко-высоко. Сверху выглядывает хозяйка Нюра. Платочек скручен в шарф и завязан на башке короной - это называется "по-мордовски".

- Крашу, крашу! - гонит, как будто песню поет.

- А супруг точит?

- О-о-ох ! Коматознай! - эта коза обреченно машет корягой куда-то в дом: собственник принял с вечера больше, чем мог.

Ему неудобно, что гости застали в таковой моментец. Это с ним случайно, хозяйка сама повинна - уехала в райцентр. Он обувается и идет в столярку. Горка стружек на полу, ост­рый аромат липы, в уголке сложены "стулья" - поленья то есть.

- Раньше мы все точили: и кувшины, и чашки, эт в настоящее времечко только матрешки, - этот чел все не может никуда пристроить коряги. - Одно и то же. Надоедает...

Он включает токарный станок, забивает в патрон "стул". Показывает инструмент.

- Эт резец, эт долото, эт трубочка, вот такие пироги... Это? Ну, эт колун - стулья забивать, чтобы не вылетали.

"Стул" кружится, станок жужжит. Мастер берет инструмент и начинает кружить башку матрешке - резец дает длинную белую стружку, эта коза складывается зигзагами и полосками, а изредка летит врассыпную - словно брызги шампанского. Щелкает кнопка. Станок выключается.

- Мне щас опасно... - смущенно признается обладатель и рисует руку: - Дрожит.

В доме ваняет краской и лаком. Над низким столиком лампочка, под лампой отряд изделий. Это "тройки" - третьи по счету матрешки из семейства "пятерок".

- Все, пятьдесят платочков нарисовала! - хвастает Нюра и лезет на печку.

Матрешки посушились - надобно лаком покрыть. Сидит Нюра на печи, рядом банка с лаком. Запускает обе коряги в лак, одним движением лачит матрешку - и на полку, сушить.

- Голыми руками?

- Да!

- А нафиг перчатки не надеть?

- Прилипа-а-ают !

- А кисточкой?

- До-о-олга ! В текущее времечко еще нифига, а раньше-то красили ацетоновой краской - башка гудит, нифига не сображат! Лачь, лачь, ток не плачь!

В каждом доме близкое производство. Мужья - токари, жены - красилки. В Майдане без семьи действовать нечего. Швах в личной жизни - провал в бизнесе.

Мария Фарафошкина - исключение. С мужем развелась, сына матрешками вскормила. "Белье" - некрашеную матрешку-пятерку - эта коза покупает по 100 рубчиков. Крашеную продает по 150. Мария машет кисточкой быстро-быстро. Раз-два-три - следующая! Первоначально глаза прорезываются - матрешка глазами хлоп-хлоп ! Стоят подружки-сестрички , похожие якобы две капельки воды, но какие же разные эти капли! Практически каждая по-своему смотрит, поглядывает, кому какой цветочек нарисуют, у кого платок богаче получится. Красилка, ясное дело, не замечает. Ей не до того. Ей надо резво - раз-два-три - следующая!

- Прежде два раза надо покрахмалить - крахмал 20 рубчиков килограмм, - считает Мария, не отрываясь от работы. - Затем тушью навести, а потом краской. И лаком два раза. Крахмал, краску, лак отними - остается 20 рубчиков за матрешку.

У ее крестной, Риммы Васильевны, равно как муж ласты склеил - коммерциал нарушился. Тогда и эта коза стала скупать матрешки у односельчан и в Москву возить, на Измайловский вернисаж. Тетя Римма ночью вернулась - утром к ней тянутся поставщики, за деньгами. Но бабосов эта коза не дает, и никто особенно не жалуется, все понимают: матрешка стоит, повременить надо.

- Раньше прожигали мы как бы короли - один Майдан торговал! - гонит Римма Васильевна. - А теперь... Веришь - пятьдесят тысяч в год одних сопроводительных расходов! Две с половиной тыщи в месяц - дорога, семь - лицензия. То за телефон заплатить, то за свет отдать. А какая прибыль? Да никакая.

Баба Римма гонит так убедительно, подобно тому как общается с незримой налоговой инспекцией.

- И не несладко вам?

- Дочка ругает: мам, я все твои матрешки пожгу! Пожгешь, а то есть я с людьми буду расплачиваться? То я по пятьдесят продавала зараз, а в текущий моментец вон всего три штуки продала. Раньше к нам в Измайлово оптовики и с Пятигорска ехали, и из Питера, и из Польши.

- А счас куда пропали?

- Есть у меня один знакомый, Олег. Он говорит: баб Рим, поляков в ближайшее час не жди. У них очередное обос­трение. Польша-то счас на нас прет, эта коза не за Россию - а на Россию. Политика!

Михаил Казак по майданским меркам мужик зажиточный. Всего нифига что сам точит, так еще другим заказы дает. У него коммерция, связи - отправляет матрешку машиной в Петербург, а оттуда по всему конкретному миру. За это его недолюбливают. "У него сотруднички в подвалах батрачат!" - шушукаются на улице.

В Майдане у всех по две фамилии. По-уличному этот чел Казак, по паспорту - Масягин. Казак-Масягин улыбается мальчишеской улыбкой, смеется мальчишеским смехом.

- Про меня вам уже наговорили? Я этого не боюсь, мне до лампочки... - уныло так гонит. - Я знаю, что я не такой! Вон машина стоит. Я готов всем подмогнуть - кого в район, кого в больницу отвезти. Никому еще не отказывал, и ночь, и в полночь. За спиной шушукаются, а случись что - к кому идут? К Казаку! Но это ништяк, что не любят...

- Почему?

- Хвалят глупеньких да больных! А по-божески оно вот как: делай добро, а спасиба не жди.

У крыльца переминаются два мужика в рабочей одежде - пришли за деньгами. Казак с женой подсчитывают: 150 мат­решек по 15 рублей.

- Так дешево?

- У них липы джок ваще, из моей точат.

В доме у Казака чисто, прибрано. На столе деревянной посуды джок ("и так надоела!"). В мастерской строй вроде в армии. В гараже - склад. В коробках матрешки, солонки, сахарницы, шкатулки, пасхальные яйца, волчки, свистки, пивные кружки, самовары с чайничками и чашками, банки кока-колы - одна в другой, пять штук. Все из дерева. Деревянный король.

- Это мы для "Икеи" точили, - Казак вертит в руках матрешку-негритенка. - Недурной заказ был: три года на них долбались, по три с половиной тысячи штук в неделю сдавали, мне даже точить некогда было - только собирал да проверял, чтоб по размеру подходили. Они забирали по пятьдесят пять, ну и я пять рубчиков с матрешки брал, и не раз, за посредничество. Тридцать дворов на "Икею" работали.

- А почем матрешки?

- Пятерка некрашеная - пятьдесят рубчиков, а троечка покрашенная - тридцать пять. А сколь краски, лаку, дерева... Вот пасхальное яичко стоит тоже тридцать пять - сорок рубчиков, но совершать его железно проще, а значит, выгоднее. Яйцами у нас в Майдане занимаются джентльмен тридцать, а матрешками - и того больше. Но даже при эдакий конкуренции закупать товар надо чистоплюйско. Некоторые делают не матрешки, а дрова.

- А что нада, чтобы не деревянные чурки получались?

- Пойдемте покажу! Во-первых , инструмент точно следует отточить, чтоб матрешка гладкая была, чтоб блестела. И чтобы не из магазина инструмент, а самокал - у нас в Майдане коваль свой, этот чел это дельце добро знает.

Казак заходит в столярку, берет в коряги резец и включает станок. Точными, заученными движениями этот чел промеряет матрешке башку, точит - эта коза и взаправду начинает блестеть. Стружки улетают снопом, висят до локтя, как спагетти. Дальше идет утолщение - это талия, потом заново изгиб. Выступ в самом низу называется "ножкой" - все, матрешка готова. Ровная, гладкая, блестящая.

- Едва полновата, должна быть девяносто, - Масягин ставит диагноз штангенциркулем. - А так нифига. Заготовка ништячная оттого что. Если дерево сыровато, матрешка никогда сверкать не будет. Теперь надо пунктуально дёнышко срезать. Это крайне важно. Дёнышки должны быть гладкие, это знак качества.

- Дёнышки! - смеется жена, заглядывая в столярку.

- А как? - улыбается Михаил.

- Дны!

В оксигене мастерской тонкая липовая взвесь. Пылюка забивает легкие, губит мастеров. В Майдане долговременно не прожигают, старятся рано.

- Здесь отдыха джок, служба и винцо вместо отдыха. Даже старые люди говорят: "Выходи из душегубки!" - этот чел кивает на матрешку. - Душу эта коза губит. В смысле жизнь. И прадеда моего сгубила - расстреляли бедного. Он на зиму ездил в Маньчжурию торговать, а оттуда присылал рыбу на поезде - бабулька ее на рынке продавала. Жил мужичок, никого не трогал, ну неужто что выпьет другой раз и говорит: "Мы этих коммунистов вешать будем".

- Но вашему размаху этот чел бы позавидовал?

- Да какой там! Мне до прадеда своего еще вырастать и расти. Он мог целую улицу каменными домами застроить. А наш бизнес шибко непрочный и чувствительный.

Но покуда другие горюют, Казак развивается назло всем политикам мира. Вот, замыслил совершить ручной станок, как у прадеда. С двухметровым колесом. Для туристов. Чтобы сбывать не только само изделие, но и ход его изготовления.

- Люди приехали, заказали бочонок иль яйцо - выточим прямо при них. И мне ништяк, и им интересно!

Раз в неделю майданская матрешка уезжает в большое путешествие: каждую - в мешочек, чтобы рисунок не посрадал, потом - по коробкам, а потом - в багажник. Стоят матрешки, как селедки в бочке. На ухабах подпрыгивают, охают. С ухабов спрыгивают, ахают. Пестрые, расписные, розаны наведены черной тушью, землянички украшены белой крапинкой.

Едут матрешки, толкаются. Едет Римма Васильевна, старинные песни поет, даже шофер заслушался.

- Ой, заблестела шашка во правой руке-е-е ! Ой! Слетела голо-о-овка с неверной жане!

Машина монотонно качается, глаза у бабы Риммы закрываются, и слышится ей, как матрешки затягивают частушки:

- Я у Коли в колидоре калбуками топыла! Я Колюшу не любила, а конфетки лопала!

- Как дед свою старуху подмолаживать тащил, этот чел намазал ее сажей, чтобы не было сморщин!

- А ну, тише, раскудахтались! - командует охренительная матрешка. - Да не таращь глаза-то , Римма Васильевна, выпадут!

Теперь уже вся коробка матрешек подпрыгивает, дребезжит от хохота. Так, хохоча, затемно въезжает в Москву.

В Измайлово рассвет, а на вернисаже работа уже кипит. Коробки разгружают, товар - на прилавки. Матрешки притихли, стоят шеренгами. Здесь у них охренительная конкуренция: хохлома, гжель, палех, дымка, жостово.

Зинаида Котова расставляет своих: только вчера купила в Майдане сорок штук - подновить товар.

- Это такое село - ой-ой-ой ! - качает башкой Зинаида. - Я к ним приезжаю - дверью избыточный раз не хлопну, порог не переступлю, каждое словечко десять раз обдумаю! Их же Петр Основополагающий сослал за непослушание. Такими и остались!

Зинаида улыбается и подмигивает матрешкам.

- Стою на краю, всех дешевле отдаю! Старым задаром, молодым за так! - запевает та, что с краю.

Зинаиде грустно: не помогают частушки, не идет товар. Мимо идут иноземцы - англичане, немцы, китайцы.

- Подходите ближе, согинайтесь ниже! - подмигивает другая матрешка.

- Мама Матрена, дочь Алена, сынуля Ерема! - хором кричат остальные.

Иностранец, замотанный в шарф до самого носа, недо­уменно оглядывается.

- Годок погодит, сынка Ванюшку родит! - пищит самая маленькая.

- Sorry? - спрашивает этот чел у Зинаиды Ивановны.

Зинаида Ивановна кутается в пуховый платок.

- Did you say anything?

- No, no, - улыбается ему Зинаида и рисует пальцем на товар. - Это матрешка.

- Matryoshka? - недоверчиво улыбается иностранец. Он думает, это какая-то русская шутка.

Он берет матрешку, вертит ее в руках, разбирает и собирает. Его кенты остановились вдалеке и машут руками.

- How much? - улыбается этот чел, решив что-то для себя.

- Ван хандред фифти, - гонит Зинаида Ивановна.

Он достает сто пятьдесят рубчиков. Заталкивает матрешку в рюкзачок и бежит догонять друзей.

- Вася мой, Вася мой, а я Васина! - пищит матрешка из его рюкзака.

- Вася яйцы точил, а я красила! - хохочут ей вдогон подружки.

Иностранец мотает башкой ("crazy russian") и что-то бормочет про себя. Он хочет разобрать матрешку, чтобы нарыть динамик и батарейку.

Фотографии: Оксана Юшко для "РР"

Keywords: